Неточные совпадения
К весне, в феврале и марте,
дорога по
Лене, говорят, очень хороша, укатана.
Но прочь романтизм, и лес тоже! Замечу только на случай, если вы поедете по этой
дороге, что лес этот находится между Крестовской и Поледуевской станциями. Но через лес не настоящая
дорога: по ней ездят, когда нет
дороги по
Лене, то есть когда выпадают глубокие снега, аршина на полтора, и когда проступает снизу, от тяжести снега, вода из-под льда, которую здесь называют черной водой.
Ураса. — Станционный смотритель. — Ночлег на берегу
Лены. — Перевоз. — Якутск. — Сборы в
дорогу. — Меховое платье. — Русские миссионеры. — Перевод Св. Писания на якутский язык. — Якуты, тунгусы, карагаули, чукчи. — Чиновники, купцы. — Проводы.
Сегодня я ночевал на Ноктуйской станции; это центр жительства золотоприискателей. Тут и
дорога получше, и все живее, потому что много проезжих.
Лена делается уже; в ином месте и версты нет, только здесь выдался плес, версты в две. Берега, крутые оба, сплошь покрыты лесом.
Стали встречаться села с большими запасами хлеба, сена, лошади, рогатый скот, домашняя птица.
Дорога все —
Лена, чудесная, проторенная частой ездой между Иркутском, селами и приисками. «А что, смирны ли у вас лошади?» — спросишь на станции. «Чего не смирны? словно овцы: видите, запряжены, никто их не держит, а стоят». — «Как же так? а мне надо бы лошадей побойчее», — говорил я, сбивая их. «Лошадей тебе побойчее?» — «Ну да». — «Да эти-то ведь настоящие черти: их и не удержишь ничем». И оно действительно так.
Я не уехал ни на другой, ни на третий день.
Дорогой на болотах и на реке Мае, едучи верхом и в лодке, при легких утренних морозах, я простудил ноги. На третий день по приезде в Якутск они распухли. Доктор сказал, что водой по
Лене мне ехать нельзя, что надо подождать, пока пройдет опухоль.
— Жни? — машинально повторила девушка и беспомощно оглянулась кругом. У
дороги опять шептала рожь, и томительная печаль, нависшая над всем этим пейзажем, казалось, получала свой особенный смысл и значение… Эти поля видели это…
Лена глубоко и тяжело вздохнула, как человек, который хочет проснуться от начинающегося кошмара.
Лена с интересом оглянулась на полосу пара. В городе ей надоели разговоры об этих березках, о том, имел или не имел права Смурыгин садить их по
дорогам, правильно ли поступило какое-то присутствие, отменив его распоряжение. Теперь все эти отвлеченные разговоры приняли осязательную форму: черная полоса, ряд срезанных березок, фигуры пахарей, с каким-то ожесточением выворачивающих неповинные деревца, и насмешливое злорадство в голосе ямщика.
Лето он жил работаючи,
Зиму не видел детей,
Ночи о нем помышляючи,
Я не смыкала очей.
Едет он, зябнет… а я-то, печальная,
Из волокнистого
льну,
Словно
дорога его чужедальная,
Долгую нитку тяну.
Так-с… Прием, они говорят, сейчас ничтожный. В деревнях мнут
лен, бездорожье… «Тут-то тебе грыжу и привезут, — бухнул суровый голос в мозгу, — потому что по бездорожью человек с насморком (нетрудная болезнь) не поедет, а грыжу притащат, будь покоен,
дорогой коллега доктор».
В деревнях по-прежнему мяли
лен,
дороги оставались непроезжими, и на приемах у меня бывало не больше пяти человек. Вечера были совершенно свободны, и я посвящал их разбору библиотеки, чтению учебников по хирургии и долгим одиноким чаепитиям у тихо поющего самовара.
Шервинский. Пейте,
Лена, пейте,
дорогая!
Дело было в ноябре, в распутицу. Мы ехали к Якутску; путь предстоял длинный, и мы мечтали о санной
дороге. На станциях обнадеживали, что от Качуга по
Лене уже ездят на санях, но пока нас немилосердно трясло по замерзшим колеям.
На следующую же ночь, выехав из Качуга, мы могли улечься довольно удобно втроем, а так как по
Лене действительно установилась уже санная
дорога, то мы не тряслись по ухабам и не особенно страдали от беспечного эгоизма Пушных.
Но вместо ответа что-то милое, что-то бесконечно
дорогое и близкое вынырнуло откуда-то и
прильнуло к груди обезумевшего от счастья юноши черной головкой.
Произнеся слово «сего», пастор засунул правую руку в левый боковой карман своего кафтана и, не найдя в нем бумаги, которую туда положил, вдруг остановился среди речи своей и среди
дороги, как будто язык его
прильнул к нёбу, а ноги приросли к земле.